Москва, монастыри и мигалки.

На этот раз у меня есть четыре часа, которые нужно убить. В прошлый раз на меня большое впечатление произвел Новодевичий монастырь. Потому и отправляюсь на прогулку по его собратьям.

 

Сначала – Донской. Первое разочарование: снаружи он представляет собой лишь грязноватое подобие Новодевичьего. Те же ажурные башенки по стенам, но даже в чудесное солнечное утро они выглядят угрюмыми. Возможно, виной тому отсутствие хорошей перспективы. А может все дело в том, что там внутри идут активные ремонтные работы, и аура строительной пыли превращает монастырь в серое и унылое место. Да, верно – именно серым и бесцветным он мне показался. На территории самого монастыря свободно пройти можно было только в некрополь. В этом городе мертвых поселились многие знатные и выдающиеся люди имперского периода. На многих памятниках буквы стерты так, что надписи читаются едва-едва. Натыкаюсь на могилу Солженицына. Я как раз читаю «Москву 2042» Войновича, поэтому взглянул на Александра Исаевича немного другими глазами. Вспоминаются времена, когда имя Солженицына произносилось чуть ли не с трепетом, а его роль символа морального обновления страны не ставилась под сомнение.

 

От Донского отправляюсь к Данилову монастырю. Названия улиц – Серпуховский вал, Даниловский вал – отсылают к тем временам, когда здесь проходила граница Москвы, и даже дальше вглубь времен, когда монастыри составляли часть оборонительного пояса города. Кстати, это очень любопытная деталь, монастырь – как элемент оборонительной системы. Стены нужны монастырю, чтобы защищать его обитателей от мирских соблазнов и грехов. А стены московского монастыря – еще и защита для «святой Руси» от врагов-иноверцев. Не случайно пояс из монастырей формируется в XV-XVI веках, когда  концепция «Москва – третий Рим» прочно обосновалась в государственной и церковной картине мира. Так что на монастыри возлагалась двойная функция – отбивать чужеземцев и их идеи, которые окружали «святую Русь» и угрожали ее стабильности. Отгородившаяся от мира таким двойным щитом Москва чувствовала себя в большей безопасности. Возможно, именно поэтому здешние власти то и дело прибегают к политике «осажденной крепости», когда ощущают угрозу для себя. Генетическая память. И может поэтому русский человек каждый раз, когда ему представляется возможность выйти в широкий мир, испуганно щурится, переминается с ноги на ногу и с готовностью возвращается обратно, в привычную «осажденную» нору. Там «русскiй миръ», там Русью пахнет (этот запах очень хорошо описал Шингарев).

 

Данилов монастырь выглядит более сурово. Белые стены с бойницами и приземистые башни под шатровой крышей, кажется, окружают замок или дворец. Здесь располагается резиденция главы РПЦ, она отделена от остальной территории, и так просто туда не подойти. Во дворе монастыря обнаруживаю забавную парочку в гимнастерках и брюках с лампасами. Эта «казачья охрана», по-моему - просто способ занять бездельников в отставке, которым не хватило мест в супермаркетах или офисных центрах.

 

Оставшееся время коротаю у скверика на перекрестке Воздвиженки, Никитского бульвара и Нового Арбата. От Войновича постоянно отвлекает вой сирен, протяжные звуки наполняют воздух и создают ощущение тревоги задолго до того, как появляется авто, несущее тело очередной Чрезвычайно Могущественной Особы. Гаишники, дежурящие на перекрестке, нужны только для того, чтобы перекрывать движение. Молодой человек в форме отчаянно свистит и машет своей волшебной палочкой, останавливая поток машин. Он бежит в сторону самых непослушных, готовый грудью встать на их пути. И вот перекресток полностью замирает. Хозяева крутых тачек и номеров наконец смиряются. Слышен нарастающий гул. С воем проносятся машины сопровождения, за которыми следует черный лимузин со штандартом на капоте. Кортеж пропадает из виду, а парализованные транспортные потоки послушно стоят, ожидая взмаха жезла, который позволит им вновь жить обычной жизнью.

Жемчужниково

Жемчужниково, Липецкая область. В поисках корней.

Прошло уже почти семьдесят лет с тех пор, как моя бабуся уехала из родной деревни. Далеко и навсегда. Из ее рассказов я помню смутно только какие-то детали: детство без особых радостей, как во время войны на пару дней пришли немцы, как тяжело и голодно было в те годы. Да еще остались в памяти названия – Тербуны, Колодезь, Долгоруково. Никогда не думал, что осяду надолго недалеко от этих мест.

Меня давно подмывало съездить на родину предков. Но все время было недосуг, да и просто так не добраться – транспорт туда не ходит. До меня доходили слухи, что деревня пришла в упадок, что там почти никого не осталось. Само ее название расплывалось и таяло. Жемчуги, Жемчужная, Жемчужниково – я встречал разные варианты. В наш век интернетизации всего и вся единственное, что от нее осталось – это пятнышко на картах самого большого масштаба. Гугл даже не посчитал нужным подписать эту кляксу. Википедия сообщает, что в 2010 году перепись нашла там 9 обитателей.

Чуть больше сотни километров преодолеваем за два часа. Мы едем через село Конь-Колодезь, здесь проходит бесплатный дублер М4. Огромное количество переходов, «лежачих полицейских», светофоров и постоянное ограничение скорости тридцатью километрами, кажется, устроены не для удобства местных жителей, а для того, чтобы заставить водителя сто раз пожалеть, что не поехал по платному участку и убедить не повторять свою ошибку в будущем.

Неспешное продвижение позволяет рассмотреть само село. Конь-Колодезь появился около трех с половиной веков тому назад, стела с фигурой загадочного коня (никто толком не знает, человек ли, животное ли, явление ли природы – стремительная вода речушки – увековечено в названии) красуется у трассы. Интересна церковь Иоанна Богослова 1835 года постройки.

У Хлевного повернули в сторону Дона. Дорога, на удивление качественная и оживленная, извивается среди холмов. Любопытна Казанская церковь на окраине села Каменка. Построена она была в 1825 году, с тех пор обветшала. Недавно ее начали восстанавливать. Барабан купола, как шея в корсет, одет в леса, а сам купол огромной свежевыкрашенной синей луковицей с золотыми звездами величественно восседает сверху. В воскресенье работы не ведутся, одинокая бетономешалка дремлет на страже у мрачных пустых проемов в стене.

За селом Яковлево свернули вправо. Безлюдная дорога вывела нас к Дуброво, здесь мы распрощались с асфальтом, и двинулись по грунтовке. Ее покрытие – технологически выверенная смесь песка, пыли, камней и колдобин – полностью соответствовало вековым традициям. Подбираемся к Юрасовке, огибаем ее и прудик, вдали виднеются несколько крыш. Полагаю, это и есть наша цель. Местные жители подтверждают, да, это Жемчуги. Ныряем с холма вниз, поднимаемся наверх и теряем наш ориентир. Плетемся через поле почти наощупь. Немного поплутав, проезжаем мимо терновника, выстроившегося плотной шеренгой у небольшого лесочка. Мелкие сладкие, терпковатые ягоды превращают его в сизое облачко, приютившееся у самой земли. Это и есть въезд в деревню, которую я искал.

Останавливаемся у первого домика. На нем висит большая жестяная вывеска, возвещающая о том, что в 1861 году здесь была усадьба Владимира Михайловича Жемчужникова, одного из соавторов знаменитого Козьмы Пруткова. От фамилии помещика и пошло необычное название. Кстати, чуть севернее есть еще одна деревня, но уже Жемчужникова. Разница всего в одну букву, а здесь она может завести совершенно не туда, куда надо.

Дом, на котором висит табличка, выглядит заброшенным. Окна затянуты пленкой, трава по пояс, тропинка, ведущая вокруг дома, теряется в зарослях упругого и цепкого американского клена. Никого. Оглядываю улицу – несколько домов. Вот и вся деревня. Ни единого признака жизни. На мгновение становится не по себе. Обычно в таких полузабытых местах появление нового человека – это повод полюбопытствовать. А здесь никакого движения.

Далекое блеяние козы говорит, что деревенька все же обитаема. Отправляюсь на разведку. На крыльце крайнего дома обнаруживаю старушку, неспешно копошащуюся по хозяйству. Окликаю, она смотрит на меня с недоверчивым интересом. Разговорились. Лидии Ивановне уже семьдесят семь. Ее мужу – восемьдесят. Сейчас в Жемчугах осталось три человека, она сама и «два брата алкоголика». Если бы я приехал на неделю раньше, застал бы четверых обитателей. А так мужа Лидии Ивановны дочка уже забрала жить к себе. Тяжело становится по хозяйству управляться, возраст. Она и сама собирается перебраться к дочери. Улья уже продала, часть земли сдает. Вот только коза и держит.

Вспоминает, что когда-то в деревне было 46 дворов, около двухсот жителей. В конце войны, рассказывает, свирепствовал голод. Крапиву съели. Лебеду съели. Ходили босиком по убранному картофельному полю, месили грязь. Нет-нет, да и попадалась между пальцев мелкая, с горох, картофелина. А то бегали к деду «моряку». Он разрешал залезать на тополя, которые стояли рядом с его домом, собирать яйца грачей. Так и выживали.

«Моряк» - это мой прадед. Почему его так прозвали – неведомо. Никого из родственников не осталось, а дом, в котором жила его семья, «моряки», до сих пор стоит. Лидия Ивановна показывает его – вон, за оврагом. На отшибе. Спускаемся по тропинке. Здесь стоит колодец, который вырыли местные власти. Между прочим, на улице – телефон-автомат. Трогательная забота.

Дом переходит от владельца к владельцу. Недавно его купили, чтобы использовать под дачу. Приземистый, как будто придавленный грузом лет и забот, он больше походит на сарай. Справа виднеется сеновал, слева зарастают травой полуразвалившиеся саночки. Грустное зрелище, как и вся деревенька. Не остается даже стариков – кто перебирается к детям, к умирает.

На обратном пути проезжаем мимо кладбища в Дуброво, здесь хоронили и жителей Жемчужниково. Территория основательно заросла. Видно, что ее пытаются расчистить. Едва заметными холмиками видны старые могилы, могильные камни вросли в землю, надписи стерлись. Кое-где на каменных плитах угадываются кресты. Где-то здесь должна быть и могила прадеда. Становится грустно – так от нас уходит наша история.